Юноармеец Тарасов проснулся не с той ноги, что уже предвещало невероятно тяжелый день: второй день Зарницы. Одевшись со скоростью ураганного ветра, он уже собрался, подобно метеору в ночном небе, полететь умыться… Но тут дверь отворилась и в его комнату просунулась сначала голова, а потом уже и всё тело его комотда, и властный голос, подобный трубному звуку, гаркнул:
– В штаб! Тарасов не помнил, как он очутился в штабе, он только помнил, что шел по длинному коридору, а навстречу ему шли до боли в костях знакомые люди, но он никак не мог вспомнить, кто они, и где он их раньше видел. Войдя в штаб, он очень удивился:
– Дежа вю – подумал юноармеец.
Он даже готов был поклясться, что раньше слева от него на стене висела какая-то бумажка, некий “экран настроений”.
– Как жаль, что раньше я не обращал на него внимания – мысленно отругал себя Тарасов и тут же забыл, о чем он сейчас думал: новая волна амнезии нахлынла на него и опрокинула его память, как мелкая рябь на пруду опрокинула “Молнию” — игуршечный кораблик отряда “Браво”…
…Стой! Куда ты лезешь!? – закричал Тарасову комвзвод. Но было слишком поздно – он наступил на мину. Тарасов быстро понял, что случилось непоправимое, он медленно поднял правую ногу и увидел под ней мину. В то же мгновение чья-то рука оборвала его шеврон.
Последние мысли Тарасова, перед тем, как он потерял сознание, что случалось с ним нечасто, были:
– Я умираю…
– …Подорвавшись на мине…
– …Замаскированной под бумажку с буквой М…
– …Не позавтракав…
…Когда он вновь открыл глаза, он снова лежал в своей комнате, но теперь вместо наводящего ужас комотда на него смотрели две пары ласковых глаз родителей.
– Сынок, ты чего-нибудь хочешь? – засуетилась его мама.
Но Тарасов был уже стрелянный воробей и его голыми руками было не взять: он твёрдо знал, что это ему грезиться. И поэтому, буркнув “Конечно, мам — спать” опять провалился в глубокий сон…
Серёжа Гаврилов